• Религия и общество на Востоке
• 2018 год
• № 2

Историческая связь настоящего с прошлым описывалась Фернаном Броделем многозначительно и загадочно: «Повторение и сравнение, с одной стороны, длительность и динамизм – с другой, вот что добывается из реальности, вот средства, которые каждый может использовать. Является ли столь четкой граница между отжившей реальностью и той, которая живет или будет жить?» (Очерки истории. М., 2015. С. 78). Должно быть, и в самом деле, историк актуализирует уроки прошлого, когда пытается отразить и осмыслить действительность – ушедшую или длящуюся.

Если тема соотношения религии и государства была центральной в первом выпуске серийного издания «Религия и общество на Востоке», то лейтмотивом второго выпуска можно считать отражение в текущих социально-политических проблемах на Востоке событий недавней или более отдаленной истории. Этот выпуск имеет широкий тематический и географический охваты: анализируются связанные с религией политические события, социальные процессы и религиозно-культурные феномены в Палестине, Бахрейне, Катаре, Кувейте, Саудовской Аравии, Ираке, Иране, Мьянме, Китае, Монголии, а также в таких районах как Тибет и Тайвань. Наряду с изучением текущей ситуации авторы обращаются и к историческим темам, которые важны для понимания непрерывного хода развития ключевых региональных процессов, восходящих к сравнительно далекому прошлому.

В рубрике «Нить событий – канва идей» затрагиваются проблемы, в высшей степени актуальные сегодня, но анализ которых не представим без обращения к истории. Таков, например, вопрос роли клановой организации части  палестинского общества и клановых структур сектора Газа в бурных социально-политических процессах анклава и отчасти в его внутренних хозяйственных отношениях. Являясь носителями родовой солидарности, клановые структуры Газы представляют собой причудливое сочетание локально-этнической, традиционно-религиозной и родо-племенной идентичности. Она не совпадает не только с транснационально-религиозными (халифатистскими и прочими) установками региональных экстремистских объединений, но и националистическими исламистскими, примером которых в Газе выступает Хамас. Эта особенность клановой аффилиации противопоставляла кланы властям в анклаве, вызывая отчаянное сопротивление их милиций палестинским же формированиям Хамас. Такие негативные производные клановой системы, как коррупция, кумовство и «родовой» криминальный бизнес преодолеваются по мере усиления центральной власти и включения в нее лидеров и представителей кланов. Удаление лакун в сфере обеспечения безопасности, по-видимому, снижает риск радикализации кланов и обращения к вооруженному протесту в религиозной оболочке.

В следующем материале выпуска сложная, в глазах многих, амбивалентная региональная роль Саудовской Аравии и других стран Залива анализируется сквозь призму религиозного экстремизма и терроризма: с одной стороны, эти страны обвиняются в финансировании крайних исламистских движений и террористических объединений типа ИГ – например, «с помощью социальных сетей и паломников», а с другой стороны, их государственные структуры сами находятся под угрозой со стороны экстремистов, базирующихся, в том числе, и в этих странах. Множество терактов, имевших место, в частности в КСА, подтверждают серьезность угроз не только органам управления Саудовского королевства, но и самим гражданам и находящимся там иностранцам. В своей внутренней политике государства Залива пытаются не допускать любую поддержку экстремистов у себя дома, предусматривая смертную казнь либо пожизненное заключение даже за принадлежность к террористической организации. Списки таких групп обширны: в Бахрейне, например, он включает 68 запрещенных организаций. В ряде стран Залива к опасности, идущей со стороны радикалов, которые объявляют отлучение (такфир) «безбожным властям», добавляется острая внутренняя проблема протестного движения локальных шиитских общин в условиях просуннитских государств (Бахрейн, Саудовская Аравия). Такой дифференцированный подход уводит нас от схематизированного представления о государствах Залива, поддерживающих соответствующие экстремистские движения, напоминая о многих дополнительных переменных сложного ближневосточного уравнения.

Автор следующей статьи анализирует тяжелую ситуацию в Ираке, концентрируя внимание на деятельности противоположного, как принято считать, ближневосточного политического полюса – Ирана. Острейшая для иракского социума проблема терроризма рассматривается на примере громкого трагического события – крупного теракта в городе Хан Бани Саад пограничной с Ираном провинции Диала в мусульманский праздник Ид аль-фитр в июле 2015 г. Очевидная неоднозначность внутрииракского терроризма коренится, по мнению автора, в заинтересованности новых иракских элит, «взращенных и выпестованных в свое время Ираном», в том, чтобы изменить саму структуру иракского общества с ее патриотическим потенциалом местных племен. Объединенные в антитеррористический военно-племенной союз «Сахва», эти местные суннитские и шиитские племена еще десятилетие назад добились значительных успехов в борьбе с экстремистами, но труднообъяснимым образом – как считает автор, накануне полной победы – этот союз был расформирован. Впоследствии традиционные племенные структуры со своими ополчениями были вынуждены вести борьбу «и с неоваххабитскими террористами, и неошиитскими экстремистами». Многоплановое вмешательство Ирана в дела соседней страны при попустительстве самих иракских властей привело к кардинальному изменению как состава государственных силовых структур, так и их целей, далеко не совпадающих, по мнению автора, с представлениями о гармоничном и независимом обществе.

Тема шиитского активизма, но уже совсем под другим углом зрения, развивается в статье, посвященной транснациональным шиитским движениям в арабских странах Машрика. Сплачивающим их ядром оказывается шиитская доктрина в ее современном изводе, а внутренними связями – система религиозного наставничества марджаа ат-таклид (включающая и религиозный налог, хумс). Экспансивный характер неошиизма, императив его всемирного распространения, объявленный после революции в Иране 1979 г., уравновешивается национальными чаяниями организаций, проявляющих преимущественную активность в отдельных арабских странах. Это касается и ливанской Хизбаллы, и наследников «Исламского призыва» – «садристов» («Армия Махди»), и «ширазистов» (например, «Общество исламского действия»), которые действуют в Ираке, Бахрейне, Кувейте. Все они в разной степени разделяют теократический принцип вилайят аль-факих, но его применение обусловливают особенностями своих арабских стран.

Еще одним примером – уже на материале Юго-Восточной Азии – слияния национальной и религиозной проблематики в политическом контексте является вопрос этноконфессиональных отношений в Мьянме. Их долговременным раздражителем остается нерешенная проблема рохинджей – мусульман Ракхайна, которых, в отличие от бирманцев-мусульман, считают чужаками (бенгальцами). Буддийское большинство бирманского населения обеспокоено радикализацией в этой области страны и опасается проникновения извне крайних исламистов (а по сути – возвращения тех, кто получил боевой опыт в горячих точках на Ближнем Востоке), что может не только обострить сепаратистские настроения, но и усилить волну общественного противостояния по границам религиозных общин. Важный вопрос бытования христианских общин в Мьянме в настоящее время оказался отчасти заслоненным проблемой рохинджей. Тем не менее, весомые по своему влиянию и внешней поддержке христианские общины все громче заявляют о себе. Вопрос христианства в Мьянме может получить в ближайшем будущем новое звучание – в том числе благодаря состоявшемуся в конце ноября 2017 г. визиту папы Римского, который включал и ярко выраженную политическую составляющую.

Тема католических общин на Востоке продолжается статьей о проблеме Католической церкви в Китае – существовании так называемой «подпольной» китайской католической общины, юрисдикционно и иерархически подчиненной непосредственно Ватикану, в то время как официально признанная община католиков представлена Китайской католической патриотической ассоциацией, полностью подконтрольной Государственному управлению по делам религий при КПК. Естественное, в глазах Ватикана, право непосредственно влиять на религиозную жизнь зарубежных общин, назначать епископов и утверждать глав униатских церквей, натолкнулось в случае Китая на противоположное представление властей, основанное на традиционном «вертикальном» устройстве общества, где «конфуцианская система ценностей требует от управленческих структур четкой иерархии, полного подчинения единому центру власти». Для китайских властей полный контроль религиозной жизни, по выражению автора, «является естественным следствием политической культуры Китая». Таким образом, китайская католическая община оказывается расщепленной в административном отношении, причем исповедание своей веры «подпольной» ее частью нередко влечет за собой преследования, и оценка численности паствы, подчиненной прямо папскому престолу, носит очень приблизительный характер. Тем временем, подход к этой проблеме папской администрации весьма прагматичен: имея в виду важность установления в будущем официальных ватикано-китайских отношений, гораздо большее внимание в Ватикане, по мнению автора, уделяют представителям государственно признанной Католической ассоциации. Не исключено, тем самым, что в ходе движения навстречу друг другу Китай и Ватикан будут приближаться к компромиссным вариантам, и китайские католики вскоре окажутся непротиворечивым образом встроены в своеобразную традиционную структуру социума – при определенном учете интересов римского престола.

Статья рубрики «Историческая ретроспектива» посвящена теме свержения монархий в обществах, где религия традиционно играла доминирующую роль в социальных отношениях – Хивы, Бухары, Монголии и Тибета. Автор выявляет то общее, что присуще было сложным историческим явлениям, приведшим к изменению государственного строя в этих странах, и на первом месте в этом отношении ставит внешнее влияние. Собственно религиозная проблематика затрагивается здесь постольку, поскольку выявляемые механизмы трансформаций монархических систем в социалистические сопровождались притеснением как правило консервативно настроенных религиозных элементов. Новая власть нуждалась в собственной легитимации, препятствием которой вставали традиционные элиты и духовенство, поднимавшие контрреволюционные мятежи – «беспрецедентные вооруженные движения под религиозными лозунгами». Это влекло за собой насильственный, «неуклонный демонтаж» религиозных институтов и «замену религиозного мировоззрения на материалистическое». При этом, наряду с атеистической, антимонархической и антифеодальной пропагандой, как пишет автор, новыми властями проводились меры по привлечению на свою сторону лояльного духовенства – «обновленцев» из буддистов и проводников идеи возможности соединения шариата и элементов коммунистической идеологии из мусульманских мулл.

Подавляющее большинство исследователей в области религиоведения и социологии религии в наше время сосредоточены на изучении единобожных («авраамических») религий, отличающихся, в общем стройностью и относительным единообразием соответствующих религиозных практик. Развитые теологические системы дают богатейшую пищу для мысли и созерцания, но в то же самое время они в некоторой степени уводят от реального положения дел в мире, где единобожие в чистом виде встречается не так уж часто. Наряду с многочисленностью адептов основных школ буддизма, а также широким распространением таких феноменов как двоеверие или религиозный синкретизм, нередко сбрасывается со счетов тот очевидный факт, что сотни миллионов верующих на земном шаре практикуют очень далекие от единобожия или даже буддизма религиозные культы. Это замечание относится также и к другим – неединобожным – развитым религиозно-философским системам, где откровенно языческие обряды тесно переплетены с буддийскими, даосскими или конфуцианскими представлениями. Архаичные формы религиозных культов изучаются зачастую в ретроспективном ключе, тогда как бытование подобных видов политеизма более чем актуально.

Чрезвычайно яркий пример одной из таких форм религиозной практики приводится в статье из рубрики «Крупным планом», посвященной праздникам храмовых божеств на Тайване, где на примере одного из храмовых праздников Тайбэя рельефно показана важная составляющих религиозной традиции современных тайваньцев. Как подчеркивает автор, эти культы органично вписаны в быт местных жителей и составляют важнейший элемент религиозной картины мира верующих.

В следующей рубрике выпуска, «Ex principiis / Из источников», публикация малоизвестных дипломатических документов проливает свет на эпизод, имевший место в ряду динамично развивавшихся еще с I Ватиканского собора попыток церковного объединения старокатоликов с православными. Освещение курьезного эпизода начала 2-го десятилетия ХХ в. существенно дополняет представление о ходе межконфессиональных диалогов вообще, обнажая их скрытую политико-инструментальную подоплеку. Документы были обнаружены в Архиве внешней политики Российской империи; собранные вместе, они дают довольно полную картину почти детективной истории – очередного захода в 1911–1912 гг. английских старокатоликов на «экуменическую орбиту» с целью объединения (унии) с православными. К тому времени многолетние переговоры с русскими по этому вопросу зашли в тупик, и тогдашний глава английских старокатоликов решил действовать окольным путем – через Антиохийский патриархат, а именно – через митрополита Бейрутского. Авторитет и Константинопольского патриарха, и Московского патриархата, управляемого Синодом, после выяснения их линии в этом вопросе заставил патриарха Антиохийского Григория IV Хаддада отказаться от этого сомнительного начинания. Российское посольство в Константинополе, как и консульство в Дамаске, уделили большое внимание этому делу, небезосновательно считая его важным для внешней политики России.

В планы редакционной коллегии входит в будущих выпусках издания ставить больший акцент на социальных проблемах традиционных восточных обществ (в том числе в исторической ретроспективе), привлекая к их изучению научно-теоретический аппарат нескольких смежных областей науки. Предполагается также включать материалы методологического характера, посвященные основным понятиям и подходам к изучению религиозных общин и социумов стран Востока.