• Религия и общество на Востоке
• 2020 год
• № 4

• ислам
• религиозный радикализм
• терроризм
• социально-экономические проблемы
• социальное неравенство
• политическая конкуренция
• нетерпимость
• демократия

Индонезия – страна с самым многочисленным мусульманским населением в мире, ислам здесь исповедуют 88% от почти 270-миллионного населения страны. Радикализм в его религиозном исламистском оформлении и терроризм как крайняя форма его проявления в той или иной степени сопровождают индонезийское общество на протяжении почти всего периода независимого развития после 1945 г. До этого ислам в ряде случаев был идеологией противостояния колониализму, западному превосходству. Мятежи под лозунгом создания исламского государства продолжались на Яве и некоторых других островах вплоть до середины 1960-х гг.

В период военно-авторитарного режима «нового порядка» (1966–1998 гг.), когда вся политическая активность в стране была жестко ограничена официальной государственной идеологией в толковании правящих армейских кругов, радикальные исламисты утратили все каналы воздействия на умы сограждан в средствах массовой информации и политических институтах кроме мечетей и мусульманских школ. Свою роль в сохранении и усилении влияния радикального ислама во второй половине 60-х гг. сыграл тот факт, что армия активно использовала радикалов в осуществлении репрессий – вплоть до физического уничтожения – членов левых организаций.

Эпоха демократизации, начавшаяся с падением военного режима в 1998 г., характеризовалась, по крайней мере, двумя главными чертами. Первая – у власти в целом осталась та же элита, основные группировки которой исходили из того, что смена режима соответствует их интересам, но должна проводиться в рамках этих интересов. Вторая – в стране сохранилась ситуация сакрализации национальной идеологии «панча сила». Она включает пять принципов: вера в единого Бога-вседержителя; справедливый и цивилизованный гуманизм; единство Индонезии; демократия, направляемая стремлением к единогласию на основе консультаций и представительства; социальная справедливость для всего индонезийского народа. Эти принципы, включенные в преамбулу конституции и потому имеющие обязательный характер для всех граждан, служили, по крайней мере, трем предшествовавшим режимам – либерально-парламентскому до 1957 г., авторитарно-популистскому («направляемая демократия») до 1965 г. и репрессивному «новому порядку» во главе с президентом генералом Сухарто, который начал свое правление с того, что под лозунгом защиты национальной идеологии истребил не менее миллиона сторонников левых организаций.

Трудно было ожидать, что «панча сила» будет искренно восприниматься в массах, хотя ее публичное отрицание до сих пор влечет за собой жесткие меры со стороны власти. И хотя на пятом месте из этих принципов стоит социальная справедливость, естественным был поиск идей социального равенства вне официальных рамок. Поскольку все остальные идеологии в стране фактически запрещены, естественным стало обращение людей к религии. Религиозные круги, в том числе и радикально настроенные, больше всех иных выиграли от демократизации: у них была идея, которую можно предложить низам – общее равенство перед Всевышним[1].

Проблема приобрела новую актуальность в середине 2010-х годов в период первого президентского срока Джоко Видодо, когда обозначилась смычка между радикальным исламом и некоторыми системными оппозиционными партиями. Эта тенденция весьма отчетливо обозначилась в 2016–2017 гг. Под эгидой радикального исламистского Фронта защитников ислама в союзе с Партией Великой Индонезии (индонезийское сокращение – Гериндра), мусульманской Партией национального мандата и Партией справедливости и процветания было организовано массовое движение, добившееся тюремного заключение для кандидата в губернаторы Джакарты Басуки Чахайя Пурнама, этнического китайца и протестанта по вероисповеданию. Претендуя на избрание на следующий срок, он, обращаясь к избирателям, призвал их не позволять одурачивать себя ссылками на суру Корана, запрещающую дружбу с иноверцами. Его обвинили в осквернении религии.

Эта кампания фактически была прологом к деятельности того же блока в ходе президентской и парламентской избирательной кампании 2018–2019 гг., когда соперником Джоко Видодо уже второй раз (после 2014 г.) выступал отставной генерал Прабово Субианто, бывший до 1998 г. командующим войсками Стратегического резерва сухопутных войск. Джоко Видодо одержал победу с перевесом 55,5:44,5%. После этого потерпевшая поражение коалиция организовала в Джакарте и некоторых других городах массовые насильственные политические акции. С ними удалось справиться, но цепь предшествовавших событий убедила власти в том, что радикальный ислам представляет более серьезную и реальную угрозу стабильности и целостности страны, чем это представлялось ранее, и что не исключены звенья в системной политической структуре, готовые блокироваться с экстремистами, хотя и рискуя стать их заложниками. (Тот факт, что Прабово Субианто без долгих колебаний согласился занять пост министра обороны в новом кабинете Джоко Видодо, которого ранее обвинял во всех смертных грехах, принципиальной роли не сыграл.)

Правительство предпринимает более серьезные, чем ранее, усилия с целью выяснить социальные и политические корни радикализма, конфессиональной и политической нетерпимости и порождаемого ими терроризма. На форуме под лозунгом «Избавиться от равнодушия. Терроризм не призрак, а реальность» в ноябре 2019 г. были обозначены три вида радикализма, бытующие в Индонезии:

- первый, когда всякий, кто придерживается иных взглядов, объявляется безбожником, которому прямая дорога в ад;

- второй – организация массовых акций под соответствующими лозунгами;

- третий – политический радикализм, цель которого превратить индонезийское государство в халифат с соответствующим отказом от национальной идеологии[2].

Тогда же президент Видодо подписал указ о мерах по предотвращению преступлений террористического характера, в котором были, в частности, обозначены четыре категории граждан, подверженных идеям радикальной и террористической направленности:

- лица, имеющие доступ к информации, содержащей соответствующие взгляды;

- лица, связанные с лицами и группировками, придерживающимися соответствующих взглядов;

- лица, которые в силу ограниченности своих конфессиональных взглядов склонны к переходу на позиции радикализма и терроризма;

- лица, которые в силу ущемленности своих экономических позиций, психологической или культурной ограниченности становятся восприимчивыми к подобным идеям.

Противодействовать этим явлениям предлагалось путем личного убеждения, контрпропаганды и идеологического воздействия[3].

Более определенно высказался по этому поводу начальник полиции столичного округа генерал-инспектор полиции Гатот Прабово, который указал три причины усиления нетерпимости, в том числе и религиозной, в индонезийском обществе в последние годы:

- глобализация, размывающая восточные ценности, включая толерантность;

- демократия, при которой в Индонезии доминируют низы, тогда как в идеале определяющая роль должна принадлежать среднему классу. Низы, т.е. те, кто не преуспел в получении образования, в своем экономическом положении и т.п., требуют быстрых, но не всегда рациональных изменений. Этому способствует поликонфессиональный, полиэтнический и поликультурный характер Индонезии. Различия ищут выход и время от времени вырываются наружу;

- развитие социальных средств массовой информации, благодаря которым для распространения радикальных воззрений уже не нужны личные контакты[4].

Как можно заметить, природа явления здесь обозначена лишь косвенно. В присущей для части индонезийской элиты манере основная вина возлагается на демократию.

Но большинство аналитиков, исследуя причины роста радикализма и терроризма как его крайней формы, указывают, что они имеют сугубо социальные корни – экономическое неравенство, реакции на которое придается религиозная окраска. На это, в частности, указывает заместитель начальника Национального управления по борьбе против терроризма Ирфан Идрис[5]. Многие из рядовых радикалов движимы личными житейскими трудностями. Примером могут служить показания одного из индонезийцев, по профессии повара, направлявшегося в Сирию, который сказал, что за участие в боевых действиях ему были обещаны дом, автомашина, четыре жены и хорошее денежное содержание[6]. Другой радикал, побывавший в Сирии, заявил, что в пропаганде ИГИЛ его привлекли обещания обеспечить жильем, дать образование, работу и бесплатное медицинское обслуживание[7].

Но было бы упрощением принять эти мотивы за главенствующие. Глава Союза мусульманской интеллигенции Индонезии Джимми Ашиддик в 2016 г. отмечал, что исламский радикализм развивается не только на уровне «корней травы» – среди бедноты, отсталых элементов, но и в среде достаточно образованных людей[8]. По данным аналитического центра Alvara Research Centre в Джакарте радикализм распространяется в образованных слоях общества, в частности, в среде гражданских служащих, из которых 35,3% выступают за введение обязательного исполнения законов шариата, и среди частных предпринимателей – 36,6%[9].

Государственное разведывательное управление пришло к выводу, что радикальные взгляды больше всего распространены среди лиц в возрасте 17–24 лет – они восприимчивы к идеям, но не всегда способны их критически осмысливать[10]. Исследования, проведенные индонезийским Институтом Setara в 2016 г. в 171 учебном заведении на Западной Яве и в Джакарте, показали, что религиозная нетерпимость, экстремизм растут в среде студенчества и учащихся средних школ[11]. Годом позже Национальное управление по борьбе с терроризмом (НУБТ) и Государственное разведывательное управление провели исследование в 15 из 34 провинций страны, которое показало, что 39% студентов подвержены радикальным идеям, при этом 24% готовы на джихад для создания исламского государства или халифата[12]. По данным НУБТ нет ни одного учебного заведения, обладающего полным иммунитетом против идей радикализма и терроризма, чему способствуют критические ситуации и процессы в стране[13]. По данным Министерства внутренних дел даже в детских дошкольных учреждениях обнаруживается проповедь радикальных идей[14].

Весьма восприимчивы к радикальным идеям трудовые мигранты, в том числе и женщины. Оказавшись за пределами своей страны, вне привычной сферы обитания и системы ценностей, они легко поддаются воздействию соотечественников – носителей радикальных религиозных идей. Эта восприимчивость усугубляется социальным неравенством, несправедливостью по отношению к ним, которую они постоянно ощущают, и с этим они возвращаются на родину[15].

В целом, по данным крупнейшей мусульманской организации страны Союз мусульманских богословов (Нахдатул Улама), около 23% населения отвергают государственную идеологию, 9% согласны с применением силы для утверждения в стране халифата и хотели бы распространения на Индонезию «арабской весны». Среди них находятся и государственные служащие, и служащие государственных компаний, и рядовые граждане, и учащиеся, в том числе студенты крупнейших университетов[16]. Руководство Нахдатул Улама организовало семинар, где обсуждался вопрос о связи между радикализмом и экономическим неравенством. Указывалось, в частности, что в Индонезии состояние четырех богатейших семей превосходит состояние беднейших 100 миллионов граждан[17].

Как показано выше, радикальные идеи распространяются в слоях, которые далеко не всегда можно отнести к самым обездоленным, и в высокой степени приятие этих идей присуще людям, способным ощущать и анализировать социальное расслоение или имеющим возможность для сравнения, как в случае с зарубежными диаспорами.

У индонезийского правительства чрезвычайную озабоченность вызывает распространение радикального инакомыслия в сфере государственных служащих, чиновничества в целом. В предстоящие пять лет, начиная с 2019 г., планируется ужесточить процедуру отбора кандидатов на должности в высоких эшелонах министерств финансов, обороны, здравоохранения, образования, по делам религий, общественных работ, а также в государственных компаниях Пертамина (нефтедобыча), авиационной Гаруда, в горнодобывающих компаниях и государственных СМИ[18].

Шаг в этом направлении был сделан 12 ноября 2019 г. Пять министров правительства (внутренних дел, повышения эффективности госаппарата и реформы бюрократии, юстиции и прав человека, по делам религий, образования и культуры), а также шесть глав ведомств, в том числе Государственного разведывательного управления, УПБТ, Комитета по внедрению государственной идеологии, Комиссии по делам госслужащих и др. приняли решение, имевшее целью борьбу против «ненавистнических высказываний» государственных служащих. Среди десяти пунктов этого документа содержалось запрещение негативных высказываний в адрес государственной идеологии, конституции страны, государственного девиза «Единство в многообразии», унитарного государства Республика Индонезия, а также правительства. Запрещаются в любой форме враждебные выпады на этнической, религиозной, расовой или социальной почве, а также распространение необоснованной или безответственной информации. Чиновники не вправе участвовать или присутствовать на мероприятиях, имеющих целью подстрекательство против идеологии, конституции и правительства и их очернение, а также ставить “like” или “dislike” у соответствующих сообщений в социальных сетях, пользоваться соответствующими атрибутами и осквернять государственную символику – прямо или через соцсети. Создан специальный портал, на который следует подавать сообщения о таких нарушениях[19]. Министр по делам религий, генерал в отставке Фахрул Рази заявил, что в министерствах и других государственных учреждениях создаются специальные подразделения для исполнения указанного решения[20].

Документ вызвал неоднозначную реакцию в обществе. По оценке представителя Национальной комиссии по правам человека Мимин Хартоно, он содержит ряд прямых нарушений законов, обеспечивающих свободу слова, и составлен в обход установленной процедуры[21].

Практически одновременно был установлен строгий порядок отбора кандидатов на занятие должностей в государственном аппарате, причем к этому отбору были привлечены органы полиции. Кандидат должен получать от них справку об отсутствии в его биографии поступков, свидетельствующих о неприятии государственной идеологии. Анализу в этом плане подлежат все возможные выступления данного лица в соцсетях[22].

Газета «Джакарта пост», комментируя «Постановление 11 министров», указывала, что его положения подвержены широкому спектру толкования и чреваты злоупотреблениями. «Дьявол, как всегда, кроется в деталях. Каким образом власти будут определять являются ли радикальными взгляды того или иного человека? Становится ли чиновник радикалом, если он критикует правительство? Надо ли считать радикалом всякого мусульманина, который считает халифат законным устройством государства?»[23] Газета напоминала, что в 1965–1966 г. было создано пугало в лице коммунизма, что сопровождалось убийствами и породило взаимную подозрительность. Статья была озаглавлена «От красной угрозы к зеленой. Как радикализм становится новым политическим пугалом в Индонезии».

Можно сказать с полным основанием, что жесточайшие репрессии против левых сил во второй половине 60-х годов были полным произволом и коммунисты не были виновны в тех преступлениях, которые им приписывались. Но нельзя закрывать глаза и на реальную опасность нынешней ситуации – исламистская угроза действительно может быть использована консервативными кругами, в том числе в силовых ведомствах и теми же исламистами, для торможения или отката демократического процесса, начавшегося в 1998 г.

В этой связи показательны критерии радикализма, заметив проявления которого, граждане могут посылать сообщения на соответствующий портал. Таких критериев установлено пять: нетерпимость, враждебность системе, неприятие государственной идеологии, неприятие унитарного государства, действия, ведущие к национальной дезинтеграции[24]. Здесь вновь просматривается возможность произвольного толкования этих критериев, что создает почву для злоупотреблений со стороны тех представителей и группировок политической элиты, которые почти не скрывают мнение, что демократические реформы (они более охотно называют их либеральными) зашли слишком далеко. Таким образом, существующая угроза радикального исламизма породила параллельную угрозу консерватизма.

Сложность проблемы усугубляется тем, что рассадниками радикального исламизма во многих случаях являются мечети. По данным Государственного разведывательного управления из ста мечетей, действующих при правительственных ведомствах или вблизи от них в Джакарте, в 41 имамы проповедуют экстремистские взгляды среди госслужащих. Семнадцать клириков высказывались за создание исламского государства, за поддержку джихадистских групп в Сирии и на Филиппинах. Некоторые из них призывали к насилию в интересах ИГИЛ[25].

Однако спикер Народного консультативного конгресса (до 2019 г.) Зулкифли Хасан протестовал против того, что мечети объявлялись рассадниками радикализма и нетерпимости. Речь, по его мнению, должна идти об отдельных личностях, виновных в этих нарушениях, их нужно арестовать и судить, но не осуждать мечеть[26]. Как представляется, Зулкифли Хасан, лидер мусульманской Партии национального мандата, несколько упростил проблему, так же, как и его заместитель Хидайят Нур Вахид, который призвал спецслужбы не возбуждать напряженность в обществе обнародованием подобной информации и вообще не обсуждать эти проблемы публично, а докладывать их президенту[27].

Роль мечетей и медресе в распространении радикального ислама умалять не приходится, другое дело, что девиантные явления не должны распространяться на всю общину и религию в целом, Следует согласиться с видным мусульманским деятелем Ахмадом Суркати, который на встрече с министром-координатором Махфудом подчеркнул, что радикализм присущ не только одной какой-то группировке, но порождается чувством безнадежности, возникшим вследствие определенных социально-политических условий, и может зародиться у кого угодно. Для борьбы с ним следует повышать благосостояние населения[28].

Террористическая угроза в Индонезии четко обозначилась практически сразу же после падения «нового порядка», в конце 1998 – начале 1999 г. Генерал Аншаад Мбаи, долгое время возглавлявший антитеррористическую службу страны, отвечая на вопрос, откуда берутся террористы, сказал: «Исходя из моего опыта, здесь нет какого-то единственного фактора. Имеет место корреляция многих факторов, которые порождают в людях ощущение несправедливости. После того, как это всепоглощающее чувство воздействует в течение некоторого времени, в дело вступает радикальная доктрина в соединении с религиозной. Это становится спусковым крючком, запускающим процесс радикализации. А после этого очень легко воздействовать на людей: они приходят к убеждению, что в этом (т.е., участии в терактах) состоит их религиозный долг, и они готовы умереть во имя этого долга… Когда же против них применяется сила, чтобы остановить их, они становятся еще более воинственными и стремятся к отмщению»[29]. По его данным, не менее 20% арестованных террористов после отбытия наказания возвращаются к прежней деятельности.

Взрывы со значительным числом жертв происходили в торговых центрах, христианских храмах и больницах, в отелях. Так, 12 октября 2002 г. прогремели взрывы в двух увеселительных заведениях на о. Бали (погибли более 200 человек, главным образом иностранные туристы), а также у консульств США и Филиппин на Бали (здесь обошлось без жертв). Затем последовали взрывы у отелей Мариотт (2003, 2009) и Риц-Карлтон (2009) в Джакарте, у посольства Австралии (2004) и снова на острове Бали (2005). Практически за всеми этими взрывами стояла организация Джамаа Исламия, связанная с Аль-Каидой. Ее цель заключалась в создании исламского государства, в которое наряду с Индонезией вошли бы Малайзия, мусульманские районы Филиппин, Таиланда и Мьянмы, а также Сингапур.

Вместе с тем, аналитики указывают, что за активизацией радикалов и подъемом терроризма на старте демократических реформ могли стоять реваншисты из числа наиболее консервативных военачальников. Они использовали радикальных исламистов для дестабилизации обстановки и дискредитации реформ. Так, Вимор Витулар, бывший представитель президента Абдуррахмана Вахида по связям с печатью, утверждал, что взрывы на Бали в 2002 г. были организованы «твердолобыми» военными, чтобы создать предлог для возвращения армии к власти. Они же и с теми же целями способствовали активизации исламских экстремистов в восточных районах Индонезии с преимущественно христианских населением[30].

Хорошо осведомленный обозреватель гонконгского еженедельника «Фар истерн экономик ревью» Джон Макбет писал в связи с «рождественскими» взрывами в Джакарте в декабре 2000 г.: «Полиция возлагает вину за эти взрывы и подобные инциденты в течение последних двух лет на влиятельные остатки прежнего режима, которые, как утверждают, создали широкую преступную сеть, состоящую из военных, находящихся как на действительной службе, так и в отставке, мусульманских экстремистов и закоренелых криминальных элементов. Их мотивы – прекратить расследование преступлений сухартовской эпохи и добиться создания правительства, более отвечающего их финансовым и политическим интересам»[31]. Отметим, что это происходило в президентство А. Вахида, который осуществлял серьезные реформы по ограничению политической роли армии, преодолению наследия прежнего режима. Продолжали оказывать воздействие и социальные факторы, подпитывавшие терроризм, чем пользовалась военная оппозиция.

В 2003 г. был принят закон о борьбе против терроризма. Учитывая как внутренние события, так и международное развитие, этот закон был необходим сам по себе, однако вызвал критику правозащитников, в частности, потому что был наделен обратным действием (вопреки п. 1 ст. 28-I Конституции). Критики закона утверждали, что он возвращает страну к эпохе «нового порядка» и является шагом назад в законодательстве [Isra 2006, 97]. Несомненно, что принятие этого закона было объективно обосновано, но реакция на него отражала естественную подозрительность в умах демократически настроенной общественности, пережившей 32-летнее интеллектуальное и правовое иго военного режима. Этот фактор сохраняет долгосрочное значение.

К 2015–2016 гг. «террористическое лидерство» в Индонезии перешло к ИГИЛ. Именно оно дало команду и финансировало проведение теракта на центральной магистрали Джакарты 14 января 2016 г. Жертвами стали восемь человек – трое прохожих и пять террористов, но вероятнее всего, что сверхзадачей террористов было не число жертв, а демонстрационный эффект: показать всесилие экстремистов и беспомощность властей. Еще до взрыва генеральный прокурор Австралии Джордж Брандис сообщал министру-координатору Панджаитану, что ИГИЛ намерено создать в Индонезии «отдаленный халифат», действуя прямо или через подставные организации[32].

К этому времени в 2015 г. были созданы экстремистские организации «Борцы за исламское государство» («Джамаа Акшарул Дауля») и «Борцы за единобожие» («Джамаа Ансарул Таухид»). Лидер первого из них, Аман Абдуррахман заявил, что все сотрудники спецслужб «идолопоклонческого государства» должны рассматриваться как неверные, их собственность должна быть изъята, а кровь пролита. После того, как Аль-Багдади провозгласил создание «исламского государства» в Мосуле, Амин издал фетву с призывом к своим последователям отправиться в Ирак, в которой говорилось, что те, кто не может это сделать, должны вести джихад по месту проживания, а те, кто неспособен или боится вести войну, должны были отдать свое состояние тем, кто к этому готов[33].

Полиция утверждала, что именно две упомянутые организации стояли за взрывами в трех христианских церквях в Сурабае 13 мая 2018 г., когда погибли 16 и ранены 41 человек[34]. Начальник полиции Тито Карнавиан сообщил, что один из терактов совершили супруги-самоубийцы вместе с четырьмя детьми, в том числе двумя малолетними (12 и 9 лет)[35]. Почти в тот же день террористы напали на штаб мобильной бригады полиции в районе близ Джакарты и убили шестерых полицейских. ИГИЛ взяло на себя ответственность за теракты[36].

За последовавшими нападениями на штабы полиции в городах Паканбару на Суматре и в Риау 16 мая 2018 г., по данным спецслужб, стояла организация «Борцы за исламское государство»[37]. 13 ноября 2019 г. террорист-самоубийца произвел взрыв в штабе полиции в г. Медан на Северной Суматре. Были ранены четыре офицера полиции и двое гражданских[38]. Список можно продолжать. Наиболее известным и последних терактов стало покушение в начале октября 2019 г. на министра-кооординатора отставного генерала Виранто,  обладавшего неоднозначной репутацией по части нарушений основных прав человека до 1998 г. Пресса сообщала, что общественность прореагировала на это покушение не без некоторого злорадства[39]. Примечательно, что в стране распространялись слухи, что силовые структуры инсценируют террористические акты в своих политических интересах. Эти слухи были столь настойчивыми, что глава антитеррористического ведомства Сухарди Амус вынужден был выступить с их опровержением[40].

Правительство Индонезии увязывает рост террористической угрозы с активностью ИГИЛ. Еще в 2017 г. главком вооруженных сил Гатот Нурмантьо сообщил, что «дремлющие ячейки» ИГИЛ есть во всех провинциях страны кроме Папуа. Годом раньше он говорил только о 16 районах[41]. Данные о численности сторонников ИГИЛ в Индонезии не всегда совпадают между собой, но в целом свидетельствуют о ее росте. По данным полиции на октябрь 2016 г., 1200 таковых находились в стране и около 400 выехали в Сирию, причем в Интернете велась массированная пропаганда этой организации[42]. В 2018 г., по словам министра обороны Р. Рьякуду, ссылавшегося на данные разведки, из 31,5 тысяч. иностранцев, воевавших на стороне ИГИЛ в Сирии и Ираке, около 1 тыс. были выходцами из стран Юго-Восточной Азии, в том числе 888 – из Индонезии. Он сообщил, что под руководством Аль-Багдади была создана организация, в которую вошли движения, носящие название «Исламское государство Филиппин», «Исламское государство Малайзии» и «Исламское государство Индонезии»[43].

Как представляется, исходящая от ИГИЛ угроза заключается, в частности, в том, что оно воспитывает фанатиков, готовых на все, включая самопожертвование, для достижения своих идеалов. Экстремизм (всякий) предполагает деформированную в сравнении с общепринятой систему ценностей, которая гласит «цель оправдывает средства». Арестованный по делу о взрыве на Бали террорист Имам Самудра показал, что, нуждаясь в средствах для подготовки терактов, они ограбили ювелирный магазин, добыв золотые изделия общим весом в 6 килограммов. Он отказался признать себя виновным в грабеже, сказав, что в соответствии с его философией этот способ добывания средств был вполне законным[44]. Тот же принцип действует и в отношении человеческих жизней, которые могут быть принесены в жертву для достижения высших целей. Сообщалось, что террористы начали вербовку детей, начиная с десятилетнего возраста. Их отправляют на воспитание в Сирию, Ирак и Ливию с тем, чтобы по возвращении на родину использовать для формирования террористических сетей[45].

Уязвимым местом ИГИЛ является противоречие между его идеей и индонезийским национализмом. Внешнее управление акциями сторонников ИГИЛ в принципе должно противопоставлять его общественному сознанию: для большинства индонезийцев независимость и целостность государства суть высшие ценности. Скорее всего, именно поэтому ИГИЛ ставит на данном этапе вопрос не о растворении Индонезии во всемирном халифате, а о создании исламского государства Индонезия.

Вместе с тем, есть основания говорить, что радикализм, перерастающий в терроризм, питается и за счет внешних факторов. Существенную роль здесь играют явные и латентные антизападные, прежде всего, антиамериканские настроения. Мусульманская (вполне системная) газета «Република» писала 2 ноября 2019 г.: «Соединенные Штаты напали на Ирак и свергли режим Саддама Хусейна. Непрерывное насилие порождает новое насилие. Вольно или невольно США взращивают ненависть, безудержно нарастающую в условиях конфликтов. Семена этой ненависти подобно вирусу преодолевают государственные границы от Европы до Юго-Восточной Азии, включая Индонезию. Ирак, Сирия и Афганистан стали университетами для экстремистов, которые воочию видят насилие и несправедливость по отношению к миру ислама»[46].

В связи с 15-й годовщиной событий 9 ноября 2001 г. в США газета «Джакарта пост» писала: «Индонезийцы были едины в осуждении терроризма, но расходились в мнениях о том, кого считать террористами. Точка зрения, что самые большие террористы – это США и Израиль, популярна во многих странах, включая Индонезию»[47]. Вице-президент Ю. Калла, заявил: «Терроризм и радикализм приходят из несостоявшихся государств, поскольку люди там утратили надежду и легко готовы пойти на все, когда им обещают рай. Эти государства стали таковыми в результате вторжения США в Ирак, Сирию, Ливан и Афганистан»[48].

Упоминавшийся выше бывший глава антитеррористического ведомства Аншаад Мбаи напоминает, что Аль-Каида, которую аналитики обозначают как движение политического ислама, была использована, а, вернее, оседлана Западом, прежде всего США, после окончания холодной войны в глобальной политической борьбе за овладение природными богатствами, главным образом нефтью, и за достижение военно-стратегического превосходства в интересах Запада. Нередко политический ислам вовлекают в заговор с целью свержения правительств мусульманских стран, которые, как считают, угрожают интересам Запада, или, по крайней мере, с целью изменить их политику в интересах Запада» [Mbai 2014, 208]. В Индонезии, по всей вероятности, присутствуют опасения, что в определенной ситуации против нее могут быть применены те же методы, какие были использованы на Ближнем Востоке, когда Вашингтон сочтет политику Джакарты слишком самостоятельной.

Антиамериканские настроения в очередной раз вырвались наружу в связи с признанием Вашингтоном переноса столицы Израиля в Иерусалим. Они были беспрецедентными по эмоциональному настрою и широте охвата, вплоть до лидеров страны. В известном смысле есть основания говорить о том, что в Индонезии, как и в некоторых других странах мира, исламский экстремизм, перерастающий в терроризм, есть, в частности, некое тупиковое, но неизбежное порождение реакции мусульман на угрозу однополярного мира, злокачественное ответвление позитивного национализма.

Нарастание террористической угрозы в последние годы потребовало упрочения законодательной базы для борьбы с ней. Вокруг этой проблемы возникла и продолжается полемика, отражающая противоречия в индонезийском обществе. Военная элита предлагает квалифицировать терроризм не как обычное уголовное преступление, а как акт агрессии против индонезийского государства. Сторонники этой формулировки ссылаются на то, что, формируя свои военизированные организации, террористы создают угрозу территориальной целостности государства[49]. В случае законодательного оформления этого принципа армия получает автономность в своих действиях, тогда как по существующему закону, к антитеррористическим операциям внутри страны армия может привлекаться лишь по усмотрению и под главенством полиции. Правозащитники выступали против этих изменений, не скрывая опасений, что они открывают возможность для усиления политической автономии армии в системе государства, приведут к откату в процессе демократического развития. Высказывались также опасения, что расширение прерогатив силовых структур может нанести ущерб правам человека[50].

Новый закон о мерах по борьбе против терроризма был принят парламентом 25 мая 2018 г., и он существенно расширил прерогативы силовых ведомств в этой области. В законе было дано определение терроризма, в которое вошли пять элементов – применение силы, широкие масштабы акта, человеческие жертвы, разрушение стратегических, жизненно важных объектов, наличие идеологических и политических мотивов, а также создание угрозы безопасности государства. Последний элемент – угроза безопасности – и создал юридическое обоснование для привлечения к антитеррористической деятельности вооруженных сил. В закон включены положения, предусматривающие защиту интересов и компенсацию для жертв террора. Установлено наказание – от 12 до 20 лет тюремного заключения и вплоть до смертной казни – для лиц, которые проходят военную подготовку для совершения терактов или участвуют в военных действиях террористического характера за пределами Индонезии.

Генерал Виранто признал, что в обществе присутствуют опасения в связи с ролью армии в борьбе против терроризма. Он утверждал, что «общественность не должна опасаться возвращения прошлого, когда армия оказалась бы над обществом и сформировалась бы военная хунта» и гарантировал, что этого не произойдет[51]. Однако многие действия и высказывания высокопоставленных военных свидетельствуют о том, что идея политической автономии, если не доминирования, жива в их сознании.

Глава антитеррористического ведомства Сухарди Алиус и новый главком вооруженных сил, маршал авиации Хади Чахьянто 29 октября 2018 г. подписали меморандум о намерениях по взаимодействию в борьбе против терроризма, хотя на практике это взаимодействие уже осуществляется в виде обмена информацией, повышения квалификации, взаимного использования кадров и инфраструктуры[52]. С. Алиус отмечал важную роль армейского спецназа в усилиях по предотвращению распространения в обществе идей радикализма и терроризма. Представитель этих войск занимает пост первого заместителя главы антитеррористического ведомства, ведая вопросами предотвращения указанных явлений и дерадикализации. От войск специального назначения поступает информация о ситуации на местах[53].

В правительстве, сформированном президентом Джоко Видодо в октябре 2019 г., министром-координатором по вопросам политики, права и безопасности был назначен Махмуд, первое гражданское лицо на этом посту в истории страны. Ему, бывшему министру обороны (2000–2001) и председателю Конституционного суда (2008–2013), президент поручил координировать меры по борьбе против радикализма и терроризма, осуществляемые соответствующими ведомствами. Как он вскоре сообщил, общее число террористических актов в 2019 г. сократилось. Но есть и настораживающие изменения: если раньше исполнителями были вполне взрослые мужчины, то в последнее время в них участвуют женщины. Одна из них подорвала себя вместе с ребенком, когда ее окружила полиция. Женщина участвовала в покушении на генерала Виранто, женщины, в том числе с детьми, участвовали и в других терактах[54].

Вместе с тем, сообщалось, что важная роль в решении проблем борьбы против терроризма и радикализма возлагается на вице-президента Маруфа Амина. Как указал новый министр внутренних дел Тито Карнавиан, М. Амин, будучи мусульманским деятелем, наиболее подходит для этой задачи, поскольку «борьба против терроризма требует глубокого понимания проблемы, а наш вице-президент – известный улем». М. Амин в свою очередь заявил, что эту борьбу следует начинать на уровне низовых соседских общин, поскольку здесь администрация стоит ближе всего к жителям и знает их настроения[55]. С его мнением перекликается точка зрения, высказанная еще в 2017 г. министром внутренних дел Чахьо Кумоло, который выступал за максимальное использование унаследованной от прежнего режима системы контроля за жизнью в деревнях с привлечением к этому контролю всех жителей, обязав их сообщать властям о всех подозрительных лицах и  событиях, могущих стать почвой для проявлений радикализма и терроризма. Привлекать к этому наряду с полицейскими следует общественных и религиозных деятелей, сельских старост и сержантов-наставников – институт, созданный в период «нового порядка» для контроля армии за всеми сторонами жизни в сельской местности[56]. Проблема, однако, заключается в том, что по самым последним данным радикальные даже террористические взгляды проникают уже не только в ряды полиции, но даже армии (по данным министерства обороны, этими идеями заражены до 3% личного состава)[57].

Были проведены опросы в провинциях, которые, по данным исследований, отличаются наиболее высоким уровне религиозной нетерпимости – Аче, Северная Суматра, Особый округ Джакарты, Западная Ява, Центральная Ява, Джокьякарта, Восточная Ява и Южный Сулавеси. О согласии с тем, что государство должно принимать меры против организаций, прибегающих к насилию, заявили 67% респондентов[58]. Но показательно, что треть опрошенных высказались против жестких мер по отношению к экстремистам. Среди перечисленных регионов оказались наиболее развитые районы страны, в том числе все провинции Явы. Это может означать, что радикализм или сочувствие к его идеям и их носителям порождаются социальными противоречиями, которые наиболее выпукло проявляются в экономически развитых областях страны.

В то же время примечательна статья «Исламский радикализм или недовольство регионов», опубликованная в газете «Република» 30 апреля 2019 г. В ней указывалось, что на президентских выборах 2019 г. тандем Прабово Субианто – Сандиаго Уно, который поддерживали радикальные исламские организации, получил существенное большинство голосов в Аче (более 80%), на Западной Суматре, Западной Яве, Южном Сулавеси и Южном Калимантане – в среднем около 60%. Автор статьи указывал, что эти регионы издавна отличались оппозиционностью по отношению к Яве, а Западная Ява была в свое время центром повстанческого движения «Исламская армия Индонезии».

В выступлениях наиболее влиятельных деятелей нынешнего правительства просматривается понимание того, что борьба против терроризма и радикализма должна быть многоплановой. С одной стороны, в 2017 г. правительство распустило организацию «Хизбут Тахрир Индонезия», которая в числе своих целей ставила создание всемирного исламского халифата. Это противоречило конституции страны, в соответствии с которой форма государственного устройства не подлежит изменениям. В подвешенном состоянии к концу января 2020 г. оставался вопрос о положении наиболее радикального Фронта защитников ислама, которому власти не продлевали статус общественной организации. С другой стороны, еще в 2016 г., выступая на саммите АСЕАН – США, президент Джоко Видодо указал на необходимость действовать по трем направлениям – насаждать толерантность, принимать меры, направленные непосредственно против радикализма и терроризма, устранять коренные причины, их порождающие, сочетая жесткий подход с гибким. В другом случае он высказывался за то, чтобы отказаться от термина «радикализм», заменив его на «манипулирование религией»[59]. Новый термин позволил бы избежать противопоставления мер правительства исламу как таковому. Антитеррористическое ведомство совместно с министерством социального обеспечения оказывает помощь в трудоустройстве лиц, отбывших наказания за терроризм, проводится соответствующая работа с населением, которое не всегда готово их принять[60]. Раскаявшиеся террористы привлекаются к работе по перевоспитанию заключенных.

Вице-президент М. Амин, выступая перед выпускниками Исламского университета 14 декабря 2019 г., подчеркивал, что бедность и неравенство остаются главными национальными проблемами, и они могут быть преодолены усилиями мусульманской уммы. Он полагает, что главную роль здесь должно сыграть развитие шариатской экономики и шариатской финансовой системы. По его словам, правительство поддерживает эту идею[61].

Обстановка требует усиления внимания к политическим методам, поскольку, как отмечают аналитики, в последнее время отмечается дальнейшая активизация работы исламистов среди молодежи. ИГИЛ, рекрутирует  молодых людей, апеллируя к их идеализму, предлагая участие в борьбе против социального и экономического неравенства, против глобализации, которая обездоливает бедных, против неспособности правящих кругов обеспечить благосостояние населении, против дискриминации по отношению к определенным группам населения. Есть у молодежи и другие мотивы: желание прославиться, стремление к известности[62].

Из изложенного следует главный вывод, что путь к преодолению исламского радикализма и терроризма лежит прежде всего через преодоление порождающих их причин. Правительство Джоко Видодо принимает определенные меры в этом направлении, тем более что в Индонезии неравномерности социального и экономического развития часто порождаются географическими различиями, совпадающие с различиями конфессиональными. На первый план сейчас выдвинуто развитие инфраструктуры, что призвано обеспечить прогресс отдаленных регионов в стране, состоящей из 17 тысяч островов. Одновременно разработан ряд программ, призванных поднять уровень образования, материального обеспечения и здравоохранения наиболее бедных групп населения. Но даже при самых благоприятных условиях эти меры не дадут немедленного эффекта и тем более не могут немедленно привести к принципиальным изменениям в политическом и социально-религиозном мышлении людей. Неизменные призывы чиновников всех уровней бороться с радикализмом и терроризмом путем активного внедрения государственной идеологии недостаточно эффективны по причинам, о которых говорилось выше – она обременена наследием предыдущих режимов и при своем монопольном доминировании, при отсутствии состязательности не идет в ногу со временем, с изменениями в индонезийском обществе.

Примечательно, что власти избегают связывать с терроризмом собственно исламскую религию. Например, неоднократно цитировавшийся выше бывший начальник Управления борьбы против терроризма Аншаад Мбаи в своей книге «Новая динамика терроризма в Индонезии» [Mbai 2014, 208], не отрицая неизбежности применения силовых методов в борьбе с этим злом, уделяет весьма значительное внимание необходимости освобождения мусульманской религии от ее восприятия как источника идей террора и насилия, отводя при этом значительную роль духовенству. Конечно, эти меры не заменят модернизации общества и социальных отношений. Но в работе по очищению от скверны терроризма ислама как органической части мировой цивилизации такой подход представляется насущно необходимым, И в этом задача не только мусульманских стран: скверна радикализма есть наследие колониализма, которому мусульмане подвергались на протяжении столетий. Сама Индонезия, когда во главе государства находился президент-реформатор, видный мусульманский деятель Абдуррахмана Вахида (1999–2001). показала пример того, что ислам и демократические реформы, модернизация не противостоят друг другу.

ЛИТЕРАТУРА

1. Другов А.Ю. Религия, общество и власть в современной Индонезии / Ин-т востоковедения РАН. М.: Институт стран Востока, 2014. 326 с.
2. Рогожина Н.Г. Новые тенденции в развитии джихадистского движения в Юго-Восточной Азии // Юго-Восточная Азия: актуальные проблемы развития. 2018, № 1(38). С. 89–95. URL: https://sea.ivran.ru/f/SEA2018n1(38)p89-96.pdf.
3. Isra, Sadli. Dinamika Ketatanegaraan Masa Transisi 2002–2005 (Динамика государственного устройства в переходный период, 2002–2005). Padang: Andalas University Press, 2006. 258 р.
4. Mbai, Ansyaad. Dinamika Baru Jejaring Teror di Indonesia. Jakarta, 2014. 246 p.

REFERENCES

1. Drugov, Aleksey Yu. (2014), Religion, Society and Power in Modern Indonesia. Institute of Oriental Studies of Russian Academy of Sciences; Institute of Eastern Countries. Moscow. (In Russian)
2. Rogozhina, Natalia (2018), New tendencies in the development of jihadist movement in South East Asia. South East Asia: Actual Problems of Development, Issue 1(38), pp. 89–95. (In Russian)
3. Isra, Sadli. (2006) Dinamika Ketatanegaraan Masa Transisi 2002–2005 (The dynamics of the state system in transition). Padang, Andalas University Press. (In Malayan)
4. Mbai, Ansyaad. (2014) Dinamika Baru Jejaring Teror di Indonesia (New Terror System Dynamics in Indonesia). Jakarta. (In Malayan)

[1] Автор посвятил этому важному вопросу ряд статей и монографию [Другов 2014].

[2] Gatra.com. (Jakarta), 14.XI.2019.

[3] Detiknews (Jakarta), 24.XI.2019.

[4] Kompas (Jakarta), 16.XI.2019.

[5] Suara Merdeka (Jakarta), 16.XI.2019.

[6] Republika (Jakarta), 20.12.2017.

[7] Ibid., 31.05.2019.

[8] Ibid., 02.09.2016.

[9] Antara News (Jakarta), 23.10.2017.

[10] Republika, 10.08.2019.

[11] The Jakarta Post, 28.08.2017.

[12] Gatra.com, 13.IX.2019.

[13] Republika, 31.05.2019.

[14] Suara Merdeka, 26.04.2018.

[15] Tempo (Jakarta), 1.XI.2019.

[16] Suara Pembaruan (Jakarta), 14.VI.2019.

[17] Antara News, 04.X.2017.

[18] The Straits Times (Singapore), 21.06.2019.

[19] Kompas, 25.XI.2019.

[20] Detiknews, 21.XI.2019.

[21] Tempo (Jakarta), 02.12.2019.

[22] Suara Merdeka, 13.XI.2019.

[23] The Jakarta Post, 28.11.2019.

[24] Suara Merdeka, 13.XI.2019.

[25] Antara News, 25.XI.2018; The Jakarta Post, 19.XI.2018.

[26] Antara News, 17.06.2018.

[27] Ibid., 21.XI.2018.

[28] Republika, 22.XI.2019.

[29] The Straits Times, 09.10.2010.

[30] Asia Times, 07.XI.2002.

[31] Far Eastern Economic Review (Hk), 1.II.2001. P. 24.

[32] The Straits Times, 23.XII.2016.

[33] The Jakarta Post, 14.V.2018. Подробнее см.: [Рогожина 2018].

[34] Republika, 13.V.2018.

[35] Suara Merdeka, 15.V.2918.

[36] Jakarta Post, 14.V.2918.

[37] Suara Merdeka, 17.V.2018.

[38] Antara News, 18.XI.2019.

[39] Kompas, 11.X.2019.

[40] Antara News, 22.IX.2018.

[41] The Straits Times, 14.VI.2017; Republika, 16.VI.2016.

[42] The Straits Times, 17.X.2016.

[43] Antara News, 08.II.2018.

[44] Image (Jakarta), No. 12, Dec. 2002. P. 37.

[45] Suara Pembaruan, 14.X.2016.

[46] Republika, 2.II.2019.

[47] The Jakarta Post, 14.IX.2016.

[48] Antara News, 26.XI.2019.

[49] The Jakarta Post, 16.VI.2016.

[50] Ibid., 11.III.2015.

[51] Suara Merdeka, 15.V.2018.

[52] Antara News, 29.X.2018.

[53] Ibid., 5.III.2019.

[54] Detiknews, 26.XI.2019.

[55] Ibid., 15.XI.2019.

[56] Antara News, 6.XI.2019.

[57] Suara Merdeka, 10.VIII.2019; Ibid., 17.X.2019.

[58] Ibid., 4.XII.2019.

[59] Ibid., 17.II.2016; Tempo, 31.X.2019.

[60] Suara Merdeka, 18.IX.2017.

[61] Republika, 14.XII.2019.

[62] Detiknews, 27.XI.2019.